Часть первая. Начало.

— Меня зовут Петр Гавриленко, мечтаю стать настоящим художником.

— Место Сибирь, город Томск, Западная Сибирь, улица Белинского 28/1, это замечательная художественная мастерская, построенная, когда Лигачев был главным у нас в области. Он построил все мастерские в Томске, которые до сих пор эксплуатируются...

— Я родился в тайге, в деревне, где не было электричества даже. Где были сараи крыты соломой, это была сталинская деревня. Люди там зарплаты не получали. Продукты у них отнимали, это жуть какая-то. Деревни этой давно уже нет. Потом мы перебрались под Красноярск, отец сбежал... и если бы его поймали — неизвестно что бы было. Он просто вывез нас, иначе мы бы померли. Потом у нас появился в 5-м классе предмет рисование, где был замечательный душевный человек, фронтовик, инвалид, который был самоучкой-художником. Очень правильные, толковые вещи говорил, которые сейчас вспоминаются как главные принципы искусства. Он тогда еще нам говорил, что есть вещи сделанные с любовью, а есть вещи очень эффектные и красивые, но сделанные с холодным носом, то, что я сейчас называю «гламуром». И тогда это понималось, но не так остро, потому что в то время истинных художников было больше, чем сейчас.

Часть вторая. Искусство. Австралия. Взаимоотношения с коллекционерами.

— С каким вопросом вы живете и мучаетесь?

— Я думаю и художник, и обыкновенный нормальный человек мучаются одними вопросами: кто они такие, зачем они живут и что с ними будет потом. А творческие дела способствуют этому распознаванию, этому вчувствованию в реальность... и постепенно что-то начинает для тебя открываться.

— О чем вы пишите? Какие темы для вас важны?

— Трудно говорить, потому что наш великий сибиряк Суриков писал на исторические темы, и он бы так и сказал: «Меня волнует история России, история Сибири». Но, поскольку я ни к какому жанру не привязан, и никакую конкретную тему не преследую... скажем так… Это своеобразный дневник. Художественное творчество — это своеобразный дневник. Каждый день ты немножко другой, ты просыпаешься и у тебя с утра до вечера какие-то вопросы сменяют друг друга, но стержень остается неизменным: кто я, что я, где я, зачем я? Вот это, скажем, основа любого человека. Но в принципе, вот моя тема: жизнь, что такое человек, жизнь человека на земле... глобальная, но уж я извиняюсь.

— Расскажите про Австралию?

— Оказался я там случайно. Здесь, в Томске, появилась австралийская художница, очень талантливая, экспрессионистка с небольшой выставкой, которую музейная сотрудница привела ко мне, поскольку я в то время считался самым неправильным художником. Она заинтересовалась и у нее за чаем возникла идея свозить в Австралию выставку сибирских художников. Потом мы с ней Новосибирск посетили, самых интересных в то время художников: Бухарова, Фатеева, Кузнецова. Но они до сих пор самые интересные и продвинутые. Потом мы съездили в Красноярск, оттуда были взяты работы Рыбакова и Гвоздеева, а я потом оказался сопровождающим этой коллекции.

— Как была воспринята выставка австралийцами?

— Выставки там так оцениваются: два холста с выставки продается — это уже успех. А мы продали 48%, почти половину выставки! Потом эти доллары мы тут раздавали, ребята были счастливы все! Потому что в 90-е, когда денег не стало, когда был голод, это действительно была такая мощная поддержка художникам.

— И когда я там оттуда смотрел новости в России… мне, честно говоря, не хотелось возвращаться. И если бы я знал английский... а я учил немецкий в сельской школе, язык фашистов, конечно, я даже немецкого то не знал, а английского тем более. Поэтому, если бы я знал этот предмет, то я бы, наверное, остался там.

— За сколько вы свои картины продали?

— У меня была одна картинка продана, причем она была дороже остальных продана. 3 тысячи долларов, но правда половину пришлось отдать: 30% галерее, 20% тем, кто нас из Томска увез в Австралию.

— Как у вас выстраивались и выстраиваются отношения с коллекционерами?

— Если бы я ощущал поддержку, я бы не занимался преподаванием.

Как таковых коллекционеров нет. Одним словом, ни я, ни Лазарев, ни Вагин, ни художники, к которым с большим почтением отношусь, тоже не могут жить на продаже, они преподают. Мы все на хлеб зарабатываем такими делами — преподаванием.

Часть третья. Преподавание. Первая персональная выставка. Идеологический пресс.

— Современному художнику нужен учитель?

— Безусловно. Здесь я консерватор и ретроград, художник должен уметь рисовать. Хотя все, в том числе мой внук, говорят, что в этом нет необходимости, можно и так стать художником. Ничего подобного. Любое прикосновение к холсту должно иметь… как китайцы говорят «энергию Цы»... Рука — это инструмент, он должен быть синхронно связан с головой и сердцем, и поэтому практика обязательна. Я вот сейчас, к сожалению, очень мало работаю, но надеюсь, все возобновится. И это просто катастрофа, это сразу чувствуется. Но, у музыкантов это конкретнее.

— В 70-х был соцреализм и больше ничего. Моя первая выставка персональная состоялась в 86-м году весной, когда мне было 32, в Академгородке. Она и была самая левая, потому что в печати обрушились на меня и такие рецензии писали, за которые в сталинское время просто бы сразу застрелили. А в то время все двигалось к тому, чтобы я оказался в психушке... Так я стал самым левым художником, потому что тогда был в приоритете соцреализм. Ну еще суровый стиль. Последняя волна сурового стиля в лице Завьялова Германа, замечательного художника, ну и отчасти Александра Шумилкина, самого титулованного по сей день художника в Томской области, он народный художник, единственный, хотя я к званиям так отношусь. Я понимаю, что звания необходимы в армии, чтобы их как-то стимулировать, чтобы они могли улучшать свой профессионализм, им вещают звездочки и так далее, а в искусстве это только в России, в Советском Союзе было придумано, тем же Сталиным скорее всего, потому что он сделал единый союз художников, и закрыл все группировки. С того времени и начались вот эти звания… Ну вы можете себе представить заслуженного художника Франции Пабло Пикассо? Нет. Или члена союза художников Франции Ван Гога Винсента. Нет. Смешно даже, да.

— Как вы сегодня видите мир современного искусства, что он из себя представляет?

— Вот сейчас он ищет новую искренность. Я думаю, что наиболее искренние художники как раз и озабочены вот этой новой искренностью, чтобы сюда процесс зарабатывания не вмешивался.

— На что жить художнику?

— Тогда уж лучше преподавать. Или не рисовать вообще. Сажать картошку.

— Искусство это не про бизнес и не про рынок, вы считаете? А как же Пикассо?

— Ну, ему просто повезло. Потом, конечно, подтянулись и остальные. Там и Матисс, и Шагал тоже были очень богаты к старости. Но это просто исключения. Ван Гог, как известно, продал только одну картинку и продал за те деньги, которые ежемесячно получал от брата.

Часть четвертая. О новых формах.

— Что думаете о новых формах современного искусства?

— Да дай Бог. Ну, во-первых, да, естественное желание знать, что сейчас происходит и насколько ты отстаешь. Бесконечно ты отстал или на горизонте видно ещё убегающее молодое поколение. Это нормальное естественное желание, мне кажется, с одной стороны. А потом, даже ты если не вполне глубоко соображаешь, что происходит на вот этих всех актуальных мероприятиях, хотя это тоже термин такой надуманный... Любое нормальное настоящее искусство актуально.

— Зачем сегодня нужны художники?

— Нельзя приравнивать значение искусства и, скажем, религии, философии, но это примерно то же. Искусство до середины 19 века обслуживало церковь. Основная тематика была религиозная и мифологическая. Эти бесконечные Мадонны... В этом смысле, наша задача — попытаться заставить человека образумиться, задуматься, но этого художнику не удается...Но, с другой стороны, не было бы искусства, то мир давно бы уже и рухнул.